Slon.ru

О реформе высшего образования сейчас говорит чуть ли не каждый – но что именно нужно реформировать? Вот лишь несколько проблем, лежащих «внутри» либо связанных с отношениями между высшей школой и государством. Низкое качество подготовки, которое не обеспечивает выпускникам вузов реального карьерного и статусного роста. Высокий уровень «морального износа» профессорско-преподавательского состава: трудно ожидать от людей, получающих на протяжении десятилетий нищенские зарплаты и вынужденных подхалтуривать (где и как только возможно), что они будут заниматься серьезными исследованиями и вкладываться в свой профессиональный рост. Низкий уровень финансирования вузов со стороны государства. Отсюда – «вынужденное предпринимательство» на всех уровнях: от торговли местами в вузах до торговли оценками за зачеты и экзамены. Отсюда же – деградация академической морали. В среднем российском вузе ни преподаватели, ни студенты особенно не скрывают, что значительная часть письменных работ – откровенный плагиат.

В основе, как принято считать, лежат проблемы финансирования. Действительно, трудно в обшарпанных аудиториях, на устаревшем лабораторном оборудовании, в напоминающих скорее ночлежки общежитиях растить будущую инженерную и научную элиту. Трудно делать это, когда кавказское долгожительство становится нормой среди преподавательского состава вузов. И выход видится многим в увеличении финансирования системы.

Но полагаю, что вливать новое вино в старые мехи – занятие непродуктивное. Да у российского государства (будем откровенны!) и нет ресурсов, чтобы увеличить объем финансирования вузов на порядок и обновить их инфраструктуру. А одним увеличением зарплаты можно изменить ситуацию, наверное, только в единичных случаях. Поэтому сначала необходима, в связи с чем сломано уже множество копий, ревизия положения дел в вузах: закрытие безусловно нежизнеспособных, реорганизация подающих признаки жизни, усиленная поддержка имеющих шансы войти в мировую элиту. Но и это не решит всех проблем.

Та часть российской высшей школы, которая имеет шансы «сесть на колесо» уходящим в отрыв лидерам мирового образования, должна будет радикально изменить саму систему – превратиться в так называемые предпринимательские университеты. Такая трансформация университетов происходит во всем мире. Это реакция на новые условия – сокращение государственного финансирования при росте масштабов высшего образования, а также повышение требований «потребителей» (бизнеса и государства) к качеству образования и уровню научных исследований. Она позволяет при необходимости быстро менять технологии и само содержание образования, включить студентов не только в исследовательскую, но и в предпринимательскую деятельность.

Многие страны уже пошли по этому пути: в них постепенно выделяется группа университетов-лидеров, способных войти в мировую элиту, а значит, сохранить конкурентоспособность национальной образовательной системы. Назовем хотя бы близкую нам по модели организации науки и высшей школы Германию.

Типичный «предпринимательский университет» отличается вовсе не тем, что торгует дипломами оптом и в розницу, а тем, что в нем управление строится на принципах стратегического менеджмента в бизнесе. Его задача – диверсификация источников дохода, расширение доходной базы за пределы госфинансирования и поступления от платных образовательных услуг. Такой университет развивает гибкую периферию – научные парки, бизнес-инкубаторы и другие инструменты, позволяющие коммерциализировать интеллектуальный капитал. А общеуниверситетская культура ориентирована на конкуренцию, она побуждает соревноваться за дополнительное проектное финансирование, гранты и тому подобное.

Главная компетенция предпринимательского университета – он умеет решать задачи и добиваться результата, выходя за пределы имеющихся ресурсов. Важнейший «продукт» таких университетов – выпускники, способные к интеллектуальному предпринимательству, обладающие навыками генерирования нового знания и мотивированные к генерированию этого знания, а не «мерчандайзеры» и «помощники руководителя». Именно навыки производства нового знания позволяют выпускникам нарастить человеческий и социальный капитал, стать успешными на рынке труда, даже если конъюнктура меняется, одни профессии отмирают, а другие появляются.

И здесь возникают два вопроса. Способны ли ведущие российские вузы к такому изменению организационной модели и реальной практики? И не приведет ли такое изменение культуры к окончательному подавлению принципов солидарности и академической автономии, на которых традиционно основывается образовательное сообщество? Особенно – в российских условиях, где функционирование этих принципов и так уже подорвано предшествующим развитием, где дополнительное финансирование со стороны государства сопровождается чудовищным разрастанием бюрократии, разбуханием административного аппарата, не столько отслеживающего реальные достижения, сколько контролирующего, чтобы «было как в документах»? Готового ответа на эти вопросы нет. А риски – есть.