- Алексей Сергеевич, мы закончили предыдущую часть беседы столь духоподъёмным тезисом, что дальше некуда: «И, учитывая это, я не уверен, что в качестве попытки выхода из кризиса мировая война является самым дорогим из возможных вариантов. Просто я пока не вижу: кто, против кого, в каких альянсах может выступить.

Но я понимаю, что в сегодняшнем состоянии противоестественный союз России и Китая, да ещё с примкнувшим Ираном может оказаться страшнее ядерной войны».

А каких-то более мягких средств Вы не видите?

- С этой точки зрения, надо отвечать на вопрос: как жить в условиях перманентного кризиса. Здесь есть простые общие соображения: перманентный кризис всегда связан с тем, что инвестиционный ресурс малодоступен, а тот, что доступен, оказывается не в том виде, в каком его может предоставить финансовая система, а в видах несколько противоестественных. Он существует в видах партнерских финансов, разнообразных касс взаимопомощи и так далее.

Объясним это на пальцах: мы впятером стартуем с маленькими бизнесами. Мы занимаемся взаимным кредитованием. Если у кого-то есть некий избыток средств, смотрим, какой бизнес выстреливает лучше и поддерживаем его. Если есть определенный уровень межличностного доверия, это замечательно работает в тех 60% нашей экономики, которую принято называть «гаражной», которая эксполярна.  Надо честно понимать, что статистические ухищрения – сильная вещь. В 1991 году западные немцы, внимательно занимавшиеся вопросами, связанными с объединением Германии, считали, что у них эксполярная (то есть не "чёрная",  противозаконная, и не "белая", строго законопослушная, а "серая", или, по определению Кордонского,  «гаражная») экономика  составляет примерно 50% ВВП.

- Это в Западной Германии?

- Да, это только там, не считая восточные земли – там была отдельная песня. Когда сегодня мне говорят, что в ФРГ эксполярная экономика сократилась до 15%. ..

- В это не верится.

- Вот-вот: в это как-то плохо верится. Но, когда мне рассказывают, что в России эксполярная экономика составляет 25%, то в это верится ещё хуже.

У меня есть свой личный опыт: я всю свою жизнь пребываю в эксполярной экономике, причём преимущественно в той её части, которая была широко распиарена и хорошо видима. Было учреждение, которое раздавало гранты и собирало обратно то, что не было выполнено полностью. Оно крутило в таком режиме 40 миллионов рубликов. Платило какую-никакую зарплату десяти сотрудникам. Если я правильно понимаю, налоговая отчетность там была нулевая или укладывавшаяся в 3 – 5% от массива.

Я не говорю о том, что 95% всего сервиса в этой стране, 80% реального инновационного производства, особенно касающегося R&D, замечательным образом живет в гаражах. Причем в этих гаражах, или за счет того, что человек остался на работе во вторую смену и поработал на казенном оборудовании, отдав что-то начальнику смены. Вместо 100, а то и 1000% накладных расходов, которые были бы при работе «в белую», ты платишь умеренные 15% и получаешь то, что тебе надо. Это – если ты из каких-то собственных соображений не завел производство у себя и не начал затем частично использовать его на рынке.

Единственное исследование, делавшееся честно (это было в 2006 году в Питере), показало, что  на рубль «белой» экономики приходился рубль «гаражной». Я склонен считать, что могло получиться и чуть больше, поскольку Питер – мегаполис, а любой мегаполис, как это ни смешно, более прозрачен по сравнению с малыми городами, где плотнее социальные связи. А в малых городах и на селе эксполярность гораздо выше, достигает 70%. Так в среднем по экономике и получается 60%.

Что происходит с этими 60-ю процентами? Судя по тому, что голода у нас нигде нет, радикальных социальных неприятностей тоже нет, несмотря на довольно заметное падение «белой» экономики, есть основания полагать, что они функционируют.

- Разумеется, функционируют: мы ведь пользуемся этими услугами.

- Причем то, что в малом бизнесе числилось белым и пушистым, на самом деле, тихо ускакало в гаражи. Патент, конечно, частично помогает от этого избавиться, но связано это с тем, что он делает эксполярность глубоко законной. Показать обороты в пределах 50 000, прибыль – в пределах 3 000, заплатить 10 000 в год и спать спокойно. А реально только прибыль  будет миллион, ну, и ладно.

Это кажется мне принципиальным, и поэтому я очень спокойно отношусь к сегодняшней ситуации. Пока не произошло массовое возвращение людей на садовые участки для самообеспечения продуктами питания, а оно не произошло даже в регионах, мы можем сказать: с учётом эксполярки всё не так плохо. Кризис есть, ужас есть, но это ещё не ужас-ужас-ужас.  Это гораздо веселее, чем 93-й год.

- А если наш деревенеющий рубль уронят ещё разочек? Ведь даже наши производители, какова бы ни была валютная составляющая их производства, пользуются падением рубля для повышения цен (и продавцы, как мне кажется, тоже).

-  Скажем так: значительная часть переоборудования, которое было у нас в «белой» экономике, делалась на белых лизинговых схемах с высокими процентными ставками. А это, по понятным причинам, вещь плохая – там оказывается довольно большая валютная компонента.

Неприятность состоит в том, что мы очень быстро извели нужное нам «белое» машиностроение, и поэтому у нас очень много проблем в этой области. Если у вас ваша собственная электротехническая промышленность сильно съежилась, причём съёжилась нехорошо и неправильно, то вам приходится строить это производство – строить машиностроение в отсутствии машиностроительных мощностей и при дорогой валюте. Нехороший вариант.

- Безусловно.

- Это – коренное отличие нынешнего кризиса от кризиса 1998 года, когда просто могли ожить вставшие старые мощности. Сегодня оживлять нечего. Поэтому девальвация и не оказывает такого позитивного импортозамещающего эффекта. Хотя и не везде: вдруг выяснилось, что заниматься льноводством и переработкой льна в России гораздо выгоднее, чем привозить продукцию из Индии, Пакистана или Египта. Ведь, кроме всего прочего, у нас резко упали затраты на рабочую силу, и она перестала быть в десять раз дороже, чем в той же Индии, а стала дороже только вдвое. Если же у вас неплохо развита культура производства, то эту двукратную разницу вы можете худо-бедно отбить.

Поэтому, по моему ощущению, настроение, что у нас катастрофа и ужас-ужас-ужас – меланхолическое.

Я понимаю: есть огромные пласты, где может ударить сильно. В первую очередь, это весь «офисный планктон», которого мы развели в одной только Москве миллионов десять. Мы надули Московскую область до 15 миллионов человек, причём не за счет производства, а за счет «офисного планктона». Теперь он может оказаться голодным, поскольку рано или поздно его придется скидывать.

- А ещё, по-моему, придётся скидывать и часть чиновников, которых в советские времена было раз в пять меньше, но считалось, что это – перебор.

- Но в Советском Союзе их надо было считать, учитывая комсомол, профсоюзы и партийный аппарат: они исполняли очень важные функции, которые им были делегированы государством. К кому эти функции перешли сегодня?

По-хорошему говоря, вопрос о численности чиновничьего аппарата не кажется мне критическим. Будем честными: если раньше в нормальном большом продуктовом магазине было двенадцать продавцов,  два товароведа и два грузчика, то сегодня в нем работает 50 человек. Продают они ровно столько же. Причем, если раньше были тяжелые проблемы: дефицит, установление связей и так далее, то сегодня магазин сетевой, а следовательно, все эти функции исполняются вообще в другом месте.

Падение производительности труда столь радикально, что можно бы отыграть назад.

- А почему это происходит?

- Как почему? Мы взяли нормы и форматы у тех стран, где этого всегда было много. Например, количество чиновников в Нидерландах всегда было больше, чем у нас, на порядок. У них были другие функции в обществе.

У нас до земской реформы 1864 года и городовой реформы 1870 года, по сути дела, большая часть полицейского управления в стране падала на дворян и общинное самоуправление.

Когда говорят, что в России было полицейское государство, то надо помнить, что оно касалось лишь примерно трёх процентов населения. А для остальных никакой полиции не было: это было частью самоуправления. И даже дворянское управление, всё равно, переходило на уровень самоуправления.

Попытка провести эту схему разделения труда в сфере чиновной, сфере государственных услуг, к несчастью, к повышению производительности труда не ведёт.

- Пока что это ведёт к безумным государственным расходам, коррупции и воровству бюджетных денег.

-  Здесь есть один момент: в других странах это в большей степени относится к управлению частных компаний. Но не у нас.

Я хорошо представляю себе, как выглядела компания ABB в 1989 году: у неё был замечательный аналог – министерство электротехнической промышленности СССР. С такими же безумными регламентами взаимных согласований, с той же ограниченностью потенциала и возможностей у отдельного предприятия. Плановая система в её худшем варианте, когда вы разучились управлять процессами. А процессами умели управлять до Первой мировой войны.

Когда мой дед в 1912 году работал сразу после окончания Технологического института заместителем технического директора Ижорских заводов, их инженерный состав был три человека. У них было 7 чертёжников, некоторое количество мастеров. Сопоставимый по размерам завод в любой точке земного шара в 40-е годы имел техотдел в 100 душ, в 60 – 70-е там была уже 1000 работников. Причем, честно говоря, среди этой тысячи людей, приспособленных к инженерному труду – те же трое – пятеро. Остальные ничего не делают и создают проблемы тем пятерым, которые работают.

Связано это с проникновением разделения труда в зону использования мозгов.

Окончание следует.

Беседовал Владимир Володин.