Оглавление

От автора
Часть I. Не ожидая крупных перемен

1. Модернизация

Основные развилки развития России
Модернизация технологическая и институциональная
Три варианта политики
Оценка успехов — критерий модернизации

Итоги 20 лет
Деловая активность
Неравенство

Треугольник недоверия
Первый раунд
Условия успеха модернизации сверху
Второй раунд

Минимальный пакет либеральной демократии
Первый раунд
Конформизм
Еще одно предупреждение
Второй раунд

Четыре примера
Первый раунд
Второй раунд

Сценарий I
Сценарий II
Сценарий III

Неопределенность
Противостояние
Два сценария для экономики

Постепенное развитие?
Доводы «за»
Примеры из истории
План демократизации

Независимость суда и ЕГЭ
Экономика, бизнес и «главное орудие власти»
Естественное государство, порядок открытого доступа и демократия

Заключение

От автора

Настоящая брошюра написана на основе двух последних глав книги, которая вышла в январе 2012 года. Это второе издание работы «Приживется ли демократия в России». Поводами для подготовки отдельной брошюры послужили два обстоятельства.

Первое: ощущение, что самостоятельное, отдельное обсуждение поставленных в этих двух главах вопросов, альтернатив и перспектив развития России после рыночных реформ 1990-х, трансформационного кризиса и восстановительного роста «нулевых» годов с определенным понятным движением в рамках политической стабилизации — даже без всего корпуса излагаемых во втором издании теоретических и эмпирических обоснований — может быть полезным.

Второе: после того как я был включен в коллектив специалистов, работающих по поручению правительства над «Стратегией — 2020» в рамках экспертной площадки НИУ ВШЭ и АНХГС, я посчитал крайне важным публично изложить свою собственную позицию, чтобы потом никто не мог сказать, что, попав в этот коллектив, я изменил ее в угоду официальной линии. Чтобы было предельно ясно, я полагаю абсолютно необходимыми для реальной модернизации весьма радикальные институциональные преобразования, включая полноценную политическую демократизацию, в какие бы сроки они ни осуществлялись. И в то же время в сложившихся условиях предпочел бы постепенное развитие, без чрезвычайщины.

Когда я писал первую часть этой брошюры, то не ожидал каких-то заметных событий, способных что-то крупно и неожиданно поменять в России. Хотя, перечитав потом брошюру, понял, что она пронизана ожиданием перемен и тоской по поводу их малой вероятности.

А потом наступило 4 декабря 2011 года. Замечу: ровно 20 лет после начала рыночных реформ. Казалось бы, рядовые думские выборы. А на самом деле — крутой поворот: как писала одна американская газета, русские вновь проявили вкус к демократии. И пришлось снова домысливать развитие событий с учетом этого поворота. Суть, как я понимаю, можно выразить просто. Посткоммунистическая Россия нуждалась в двух крупных институциональных сдвигах: в экономике — от плана к рынку, в политике — от тоталитаризма к демократии. Первая часть работы выполнена под руководством Е. Гайдара, но были задержки с демократией. Уже казалось, что демократия не наш удел и выстроить рыночную демократию, обладающую высшим потенциалом развития, нашей стране не светит. А вот и нет! Как раз выборы декабря 2011 года показали: возможности есть. Какие, как их использовать — это вопросы, заслуживающие обсуждения.

Часть I
Не ожидая крупных перемен

1. Модернизация
Основные развилки развития России

За последние 20 лет Россия прошла немало судьбоносных развилок, которых хватило бы и на 200 лет доброму десятку стран.

Только со времен перестройки пройдено три развилки исключительной важности.
Напомню их: 1) демократизация или империя: выбор сделан М.С. Горбачевым, в итоге распался СССР. Горбачев не хотел распада империи, но демократизация плюс нарастание экономического кризиса предопределили такой исход; 2) централизованное планирование или рыночная экономика: выбор сделан Б.Н. Ельциным, и в итоге либеральных реформ мы имеем рыночную экономику. Не такую эффективную, как хотелось бы, но работающую. Однако рыночным реформам в начале 1990-х пришлось в какой-то мере принести в жертву демократизацию; 3) бюрократия или олигархия: выбор сделан В.В. Путиным.
Конфликт проявился еще в 1997 году и медленно развивался до 2003 года. В результате победила бюрократия, государство поставило под свой контроль бизнес и практически все ранее независимые общественные силы. Сложившаяся при прохождении первых двух развилок управляемая, а значит, дефектная демократия ныне стоит на грани перехода в авторитарный режим;
4) инерция или модернизация: развитие по инерции предполагает также модернизационную риторику или какие-то меры, которые можно назвать модернизацией «сверху» (авторитарной);
5) авторитаризм или демократия: останется ли Россия в пределах своей традиционной колеи самовластья или же она, осуществив культурный сдвиг, перейдет в разряд полностью демократических стран.

По пунктам 4 и 5 окончательный выбор еще не сделан.

Итак, у нас впереди две развилки — модернизация и демократия.
Начнем с первой.
Следует договориться о том, что мы будем понимать под модернизацией и в чем заключается выбор. Буквально модернизация означает обновление. Но оно происходит непрерывно. Поэтому я предлагаю считать модернизацией работу по преодолению накопленного отставания с усвоением лучших образцов и период, в течение которого такая работа проводится.

Модернизация технологическая и институциональная

Когда в 1999 году начинал работу Центр стратегических разработок (ЦСР) во главе с Г.О. Грефом — мозговой центр нового президента В.В. Путина, на него была возложена задача по выработке программы, призванной продолжить стратегический курс Б.Н. Ельцина на преобразование России в постсоветскую эпоху.
По замыслу реформаторов, вслед за осуществлением основных рыночных реформ и макроэкономической стабилизацией, т.е. прекращением инфляции и спада, должен был начаться этап модернизации.
Этот термин авторы «программы Грефа» договорились применять вместо слова «реформа», которое к тому времени стало вызывать в обществе негативные эмоции. Подразумевалось, что взамен радикальных перемен начала 1990-х должна проводиться последовательная систематическая работа по проектированию и выращиванию прежде всего целостной системы институтов, необходимых для эффективной рыночной экономики и демократического общества. Таким образом, изначально имелась в виду институциональная модернизация, более спокойная, реализуемая эволюционным путем, но затрагивающая практически все стороны жизни общества, включая политическую систему.

От нее отличается технологическая модернизация, предполагающая обновление технологий, продукции, оборудования, методов организации и управления, а также структурную перестройку экономики в отраслевом, региональном и иных разрезах. Она непосредственно приводит к росту производительности на основе интенсификации потока инноваций. Имеются в виду инновации «для себя» (внедряемые) и «для рынка» (продаваемые). Инновационная экономика, вводящая страну в группу лидеров мирового развития, характеризуется высокой долей инноваций «для рынка» (10–15% ВВП).

Уровень производительности, отражающий высшие технологические достижения, ныне принято называть технологической границей. Ее продвигает группа стран-лидеров. В других — преобладают инновации «для себя», которые в случаях успеха ведут к тому, что за счет заимствований и собственных инноваций страна приближается к технологической границе.

Опыт показывает, что технологическая модернизация и институциональная модернизация взаимосвязаны. Обычно если институциональная система хорошо отлажена с точки зрения поддержки рыночных отношений, прав собственности, конкуренции, защиты контрактов, то технологическая модернизация развивается беспрепятственно, все лучшее быстро внедряется, формируется интенсивный поток собственных инноваций. Наблюдается подъем экономики. Если выясняется, что развитие технологий наталкивается на препятствия со стороны устаревших институтов, то экономика подает сигнал — и институты изменяются.

Так было в Великобритании в период промышленного переворота, в Германии и Японии после Второй мировой войны, когда была проведена либерализация их экономик. Та же картина в Китае после 1978 года, в Индии — после 1991 года. Марксисты говорили о соответствии производительных сил (технология) и производственных отношений (институты).

Но если такого соответствия нет, более совершенные технологии существуют, но плохо внедряются, значит, институты устарели, препятствуют развитию, тогда и технологическая модернизация не идет. Или формируются ограничения, в силу которых она приобретает искаженный, деформированный характер. Так, советская система оказалась несовместимой с эффективным использованием ресурсов, высоким качеством продукции, инновациями. Осуществлять технологическую модернизацию, без конца откладывая необходимые институциональные изменения, невозможно.

Три варианта политики

В чем, однако, заключается выбор на четвертой развилке? Логично его разделить на три составляющих.

Во-первых, надо выбрать, будет ли проводиться модернизация как целенаправленная политика или развитие пойдет спонтанно, по инерции.

Во-вторых, модернизация сверху предполагает, что с целью минимизации рисков, прежде всего политических, правящая элита ограничивает круг проводимых мер теми, которые может держать под контролем. Обычно ограничиваются прежде всего институциональные изменения. Внимание концентрируется на технологической модернизации, проводимой по инициативе государства и в значительной части за государственный счет. При этом снижение рисков оплачивается и уменьшением результатов. Не исключено, что модернизация сверху будет мало чем отличаться от развития по инерции. Модернизация снизу (демократическая) более рискованна. Она предполагает активизацию бизнеса, вовлечение более широких слоев населения в предпринимательскую деятельность, самоограничение власти правящей элиты, чтобы повысить инициативность и энергию развития, сделать их более важным фактором экономического роста. Демократизация — необходимая составляющая этой политики.

В-третьих, если выбирается модернизация снизу, то нужно еще выбрать темп преобразований — быстрый или медленный. Этот выбор призван оптимизировать соотношение рисков и результатов.
Чтобы ограничить поле анализа, условимся, что на выбор имеются два варианта: решительный рывок или постепенное развитие.

Таким образом, в дальнейшем для анализа предлагаются три варианта политики: модернизация сверху, решительный рывок, постепенное развитие.

Оценка успехов — критерий модернизации

Чтобы делать какие-то выводы относительно успехов модернизации, мы договоримся, что уровень и темпы модернизации будем оценивать по росту производительности, в динамике и в сравнении с другими странами. Иначе говоря, если в данной стране наблюдается рост экономики и освоение новых технологий, но темпы роста производительности за тот же период ниже, чем в других странах, то модернизации не происходит. Успех модернизации можно признать только при сокращении отставания.

2. Стартовая площадка

Мы можем констатировать, что за последние 20 лет демократизация в России привела к распаду империи и способствовала проведению весьма болезненных рыночных реформ. Рыночная экономика — несомненный позитивный результат прошедшего периода, но ее эффективность низка, прежде всего из-за незавершенности институциональных преобразований. Трансформационный кризис (1990–1999 годы) затруднял их осуществление. Победа бюрократии над олигархией (выбор на третьей развилке) остановила их или существенно замедлила. Политические риски для правящей элиты чаще всего оказывались более значимыми, чем изменения институтов — в этом случае позитивные результаты наступали нескоро и казались сомнительными. Это побуждало к свертыванию демократических институтов и усилению давления на бизнес.

Итоги 20 лет

Для оценки итогов нулевых годов в России мы используем результаты расчетов В.А. Бессонова на основе данных The Conference Board Database при сравнении двух вариантов оценок производительности труда в России и США — по индексам GK (Гири — Камиса) и EKS (Элтетэ, Кэвеша и Шульца). Последний индекс обычно более благоприятен для России, но при сравнении скорости изменения индексов их величины не имеют значения. В таблице 1 приведены данные по производительности труда, подсчитанные по этим индексам.

В таблице 2 приведены подсчитанные по данным таблицы 1 величины изменения производительности труда в России в сравнении с США по обоим индексам, показывающие значительный ее рост в 2008 году по сравнению с 1998 годом и заметное снижение по сравнению с 1989 годом.

1998 год — дно трансформационного кризиса, 1989-й — номинально последний докризисный год. Рост по сравнению с 1998 годом нельзя считать большим достижением — это компенсация падения производительности в период кризиса. Но и сравнение с 1989 годом не позволяет однозначно утверждать, что в целом за 20 лет увеличилось отставание, поскольку напрашивается мысль, что для полной компенсации просто не хватило времени после глубокого кризиса 1989–1998 годов.

Но в 2008 году наступил новый кризис, обозначив завершение определенного цикла, на котором компенсация остановилась. Отсюда следует, что модернизация по принятому выше критерию в 1998–2008 годах не происходила или происходила очень медленно.

Деловая активность

Точнее, модернизация в буквальном смысле слова шла все 20 лет. Структура экономики стала рыночной. В первые 10 лет преобладала пассивная, разрушительная фаза перестройки, в следующие 10 лет появились ресурсы инвестиций и начался процесс обновления основного капитала, с разной интенсивностью в разных секторах. Но наряду с этим продолжался и процесс деградации, во многих случаях не перекрываемый темпом модернизации. Производство порой поддерживалось государством (импортные пошлины, субсидии), но полноценной конкурентоспособности чаще всего не достигало. Последний кризис обострил в ряде отраслей проблемы, прежде скрываемые спросом, порождавшимся нефтедолларами и дешевыми кредитами. Таким образом, можно говорить о задержках модернизации в нулевые годы, что делало ее практически неотличимой от развития по инерции.

Противоположно направленные процессы модернизации и деградации меняют свою интенсивность, а с ними меняется равнодействующая экономической динамики. Как соотносятся эти процессы, мы в полной мере наблюдать не можем, видна в основном равнодействующая. Следовательно, и объяснения могут быть разными. Одно из них, популярное и поддерживаемое властями, состоит в том, что трансформационный кризис был чрезмерно глубоким, в основном вследствие неверной политики Е. Гайдара, шоковой терапии, развалившей советскую экономику. Поэтому и восстановительный рост потребовал много времени, его не хватило.

Мое объяснение иное. Глубина трансформационного кризиса действительно была велика, но не столько вследствие шоковой терапии, сколько прежде всего вследствие больших диспропорций в советской экономике, перезрелости ее проблем. На военную продукцию резко снизился спрос, а гражданская продемонстрировала в открытой экономике низкую конкурентоспособность: ее легко вытеснял импорт. Проблему повышения конкурентоспособности мог решить российский бизнес, но на это нужны были время и поддержка государства, направленная на эффективную трансформацию рыночных институтов. Однако бюрократия взяла курс на подавление бизнеса как независимой общественной силы. В итоге снизилась естественная деловая активность, бизнес в целях уменьшения своих политических рисков сократил масштабы и горизонт инвестиций.

Я поясню термин «естественная деловая активность», он пригодится нам далее. Имеется в виду тот уровень деловой активности, который достигается при нормальных рыночных условиях — наличии устойчивого спроса на продукцию и положительных реальных (за вычетом инфляции) ставок процента по депозитам и кредитам. При этом инфляция не должна превышать 2–3%. Деловая активность может быть ниже естественной, если высока инфляция и ставки по кредитам становятся недоступны для большей части предприятий. Она может быть и выше естественной, если ставки по кредитам низки, т.е. деньги слишком дешевы и доступны.

В России с 2003 года давление на бизнес со стороны государства усилилось, возросли политические риски, в силу этого объективно снизилась естественная деловая активность. В то же время быстро росли цены на нефть, насыщая экономику ликвидностью, и на мировых рынках финансовые ресурсы были дешевы вследствие политики ФРС США, ориентированной на неумеренное, сверх реальных возможностей стимулирование экономического роста. Ставки по депозитам у нас все эти годы были отрицательны в реальном выражении, хотя население при низком уровне сбережений соглашалось на них, так как росли номинальные доходы. Однако накопление держалось на уровне 18–20% — слишком мало для модернизации. В итоге у нас, как и во многих странах, поддерживалась искусственная деловая активность, приводившая к перегреву экономики. Дело должно было закончиться кризисом, и он наступил в 2008 году. Россия довольно благополучно, в основном благодаря созданным финансовым резервам, прошла острую фазу кризиса. Но факторы, которые поддерживали высокие темпы роста до него, оказались исчерпаны. Уровень искусственно поддерживаемой деловой активности снизился до естественного при данных условиях предела. В 2003–2008 годах темпы роста ВВП держались на уровне 7,2–7,3% в год. На 2,2% ежегодно этот рост обеспечивался увеличением численности работников, на 5–5,1% — ростом производительности. В дальнейшем число работников будет убывать примерно на 1% в год. Предположим, темп роста производительности сохранится. Тогда максимально достижимые темпы составят в среднем 4%.

Но чтобы поддерживать такой рост производительности, нужны либо деньги — рост доходов от нефтяного экспорта и дешевые кредиты, которые подогревали деловую активность в «тучные годы», либо что-то иное, чего пока в экономике нет. При отсутствии нового мотора уровень роста ВВП, скорее всего, опустится до 1–3% в год.

В подтверждение своих слов позволю себе сослаться на одного из самых авторитетных правительственных экономистов — А.Р. Белоусова. Он обращает внимание на то, что из 6–7% роста в нулевые годы мы теряем примерно 5%, в том числе 2% — за счет снижения экспорта и 3% — за счет сокращения темпов роста потребления: вместо 13–14% роста ежегодно теперь следует ожидать не более 5–6%. Кроме того, Белоусов отмечает ожидаемое падение инвестиций и давление конкурирующего импорта. В итоге его прогноз роста ВВП — 2–3% в год, что почти совпадает с нашими оценками. Это как раз соответствует уровню естественной деловой активности в нынешних условиях (см.: [Белоусов, 2011, с. 89]).

Другое дело — видение путей улучшения ситуации. Мое мнение:
поддержать высокие темпы можно, только повысив уровень деловой активности за счет институциональных изменений, убедительных для бизнеса. На это потребуется немало времени. Кроме того, необходимые институциональные изменения порождают ощутимые политические риски и, стало быть, не очень приемлемы для правящей элиты. Речь идет об обеспечении реального верховенства права, о значимом снижении коррупции на основе демократического общественного контроля, о самоограничении власти. Короче, о демократизации.

Неравенство

Другая важная особенность российской экономики в этот период — расстановка социальных и политических сил. Власть реально принадлежит бюрократии. Она установила режим, близкий к авторитарному. Бизнес, представляющий рыночную экономику, зависит от нее политически и по линии коррупционного давления. Вместе эти силы присваивают бoльшую часть доходов. Остальные слои населения довольствуются меньшей частью, причем разрыв между ними по материальной обеспеченности возрастает все последние годы.

Коэффициент фондов (децильный), по официальным данным, вырос с 4,9 в 1990 году до 13,5 в 2000 году и до 16,7 в 2009 году (см.: [Российский статистический ежегодник, 2010, с. 190]). Распределение денежных доходов приведено в таблице 3.

Согласно расчетам Независимого института социальной политики (НИСП), «высшая» группа получила в 2009 году реальных денежных доходов вдвое больше, чем в 1991-м. Группа IV также выиграла от реформ, но только 25%. Группа III сохранила уровень 1991 года, группа II — 79% от этого уровня, а группа I — 55% (см.: [Уровень и образ жизни населения России, 2011, с. 69]). Таким образом, 60% населения либо ничего не выиграли от реформ, либо потеряли. Верхние же 20% увеличили свою долю почти до половины. Уровень неравенства резко вырос. Образовалось как бы два основных слоя населения: бедные, получающие меньше трети доходов на 60% населения, и богатые — около половины на 20%¹.

Конечно, в рыночной экономике дифференциация населения по доходам больше, чем в плановой. Это формирует более сильные стимулы к труду и деловой активности. В США уровень неравенства довольно высокий, коэффициент Джини более 0,35 — больше, чем в других странах Европы и ОЭСР. Кроме Мексики, где степень неравенства, как и в Бразилии, одна из самых высоких в мире. Но для этих стран характерна этнокультурная неоднородность населения (белые и цветные). У нас же при культурно однородном населении уровень неравенства только чуть ниже, чем в Мексике. Можно сделать вывод, что у нас неравенство чрезмерно. Это порождает атмосферу недоверия, препятствующую модернизации, кооперативному поведению, а значит, сплочению общества для решения общих задач.

Сложившееся положение отчасти объясняет приступы популизма у российского правительства. Но нужны не приступы, а стратегия преодоления социальных диспропорций, воплощаемая в политике доходов и реформ — жилищной, пенсионной, образования и здравоохранения, которые далеки до завершения.

Такова стартовая площадка.

¹ В расчетах исследовательской группы журнала «Эксперт» ситуация выглядит более благополучной: до 85% населения России имели в 2008 году реальные доходы выше позднесоветского уровня. Но все же и в этих расчетах относительная бедность, т.е. доля семей с доходом существенно ниже доминирующего в стране, ныне намного выше, чем в 1990 году. В «Эксперте» применили критерий, принятый в ЕС: доля населения, имеющая доход ниже 60% медианного дохода, т.е. дохода семей, больше и меньше которых имеет равное количество населения. У нас в 1990 году относительно бедных было 11% населения, а в 2008 году — 26% (см.: [Журавлев и др., 2011, с. 24–25]).